Постдемократия. Постдемократия в обществе

ПРЕДИСЛОВИЕ К РУССКОМУ ИЗДАНИЮ

Первое издание «Постдемократии» увидело свет в английской и итальянской версиях в 2004 году. С тех пор книга была переведена на испанский, хор­ватский, греческий, немецкий, японский и корейский языки. И я рад, что теперь она переведена еще и на русский язык, который полвека тому назад я учил в школе и который я всегда любил.

Не могу сказать, что моя книга где-то стала «бест­селлером», но для того, кто обычно пишет академиче­ские книги, которые не привлекают внимания нигде, кроме академических журналов, непривычно, когда его книга удостаивается внимания средств массовой информации и политических комментаторов. Это ка­салось преимущественно немецкого, итальянского, английского и японского изданий. Это не стало для меня неожиданностью и казалось вполне объясни­мым: идея постдемократии ориентирована на стра­ны, где демократические институты глубоко укорене­ны, население, возможно, пресытилось ими, а элиты ловко научились ими манипулировать.

Под постдемократией понималась система, в кото­рой политики все сильнее замыкались в своем собст­венном мире, поддерживая связь с обществом при по­мощи манипулятивных техник, основанных на рек­ламе и маркетинговых исследованиях, в то время как все формы, характерные для здоровых демократий, казалось, оставались на своем месте. Это было об­условлено несколькими причинами:

· Изменениями в классовой структуре постин­дустриального общества, которые порождают множество профессиональных групп, которые, в отличие от промышленных рабочих, крестьян, государственных служащих и мелких предпри­нимателей, так и не создали собственных авто­номных организаций для выражения своих по­литических интересов.

· Огромной концентрацией власти и богатства в многонациональных корпорациях, которые спо­собны оказывать политическое влияние, не при­бегая к участию в демократических процессах, хотя они и имеют огромные ресурсы для того, чтобы в случае необходимости попытаться ма­нипулировать общественным мнением.

· И - под действием обеих этих сил - сближени­ем политического класса с представителями кор­пораций и возникновением единой элиты, не­обычайно далекой от нужд простых людей, осо­бенно принимая во внимание возрастающее в XXI веке неравенство.

Я не утверждал, что мы, жители сложившихся демо­кратий и богатых постиндустриальных экономик За­падной Европы и США, уже вступили в состояние постдемократии. Наши политические системы все еще способны порождать массовые движения, кото­рые, опровергая красивые планы партийных страте­гов и медиаконсультантов, тормошат политический класс и привлекают его внимание к своим пробле­мам. Феминистское и экологическое движение слу­жат главными свидетельствами наличия такой спо­собности. Я пытался предупредить, что, если не по­явится других групп, способных вдохнуть в систему новую жизнь и породить автономную массовую по­литику, мы придем к постдемократии.

Даже когда я говорил о грядущем постдемократи­ческом обществе, я не имел в виду, что общества пе­рестанут быть демократическими, иначе я бы гово­рил о недемократических, а не о постдемократических обществах. Я использовал приставку «пост-» точно так же, как она используется в словах «постиндустриальный» или «постсовременный». Постиндустриаль­ные общества продолжают пользоваться всеми пло­дами индустриального производства; просто их эко­номическая энергия и инновации направлены теперь не на промышленные продукты, а на другие виды дея­тельности. Точно так же постдемократические обще­ства и дальше будут сохранять все черты демократии: свободные выборы, конкурентные партии, свобод­ные публичные дебаты, права человека, определенную прозрачность в деятельности государства. Но энер­гия и жизненная сила политики вернется туда, где она находилась в эпоху, предшествующую демокра­тии,- к немногочисленной элите и состоятельным группам, концентрирующимся вокруг властных цен­тров и стремящимся получить от них привилегии.

Поэтому я был несколько удивлен, когда моя кни­га была переведена на испанский, хорватский, грече­ский и корейский. Демократии в Испании всего чет­верть века от роду, и кажется, что она там вполне про­цветает и имеет страстных сторонников как из числа левых, так и из числа правых. То же, казалось, можно было сказать и о Греции с Кореей, хотя обе эти стра­ны имели непростой опыт политической коррупции. Надо ли считать постдемократию реальным явлени­ем в этих странах? С другой стороны, испаноязыч-ные страны Южной Америки и Хорватия, казалось, имели не слишком большой опыт демократии. Если люди ощущали, что с их политическими системами что-то было не так, то были ли это проблемы пост­демократии или же это были проблемы самой демо­кратии?

Схожие вопросы возникают и в связи с русским изданием. Разворачиваются ли в этих новых демо­кратиях острые политические конфликты с широким участием масс, которые ограничиваются необходимо­стью не выходить за пределы демократии? Или они уже перешли к состоянию, когда единая политико-экономическая элита устранилась от активного взаи­модействия с народом? Русским демократам всегда было сложно бороться с теми, кто обладал огром­ным богатством и властью, - царской аристократи­ей, аппаратчиками советской эпохи или современны­ми олигархами. Значит ли это, что страна скатится к постдемократии, так и не узнав, что такое настоя­щая демократия? Или демократия все еще пережи­вает становление, а борьба между ней и старым ре­жимом далека от завершения? Сочтут ли российские читатели мою небольшую книгу чем-то, что имеет от­ношение к их собственному обществу, или они уви­дят в ней повествование о проблемах политических систем Запада?

Колин Крауч

ПРЕДИСЛОВИЕ

Эта книга постепенно выросла из различных тре­вожных размышлений. К концу 1990-х в большин­стве промышленно развитых стран стало ясно, что, какая бы партия ни находилась у власти, на нее по­стоянно будет оказываться давление со вполне опре­деленной целью: проведения государственной поли­тики в интересах богатых, то есть тех, кто выигрывает от ничем не ограниченной капиталистической эко­номики, а не тех, кто нуждается в некоторой защи­те от нее. Приход к власти левоцентристских партий почти во всех странах - членах Европейского Союза, который, как тогда казалось, открывал беспрецедент­ные возможности, не привел к сколько-нибудь значи­тельным переменам к лучшему. Меня, как социолога, не устраивали объяснения этого со ссылками на из­мельчание политиков. Дело было в структурных силах: в политике не появилось ничего, что могло бы заме­нить собой тот вызов, который на протяжении XX века бросал интересам богатых и привилегированных ор­ганизованный рабочий класс. Численное сокращение этого класса означало возвращение политики к некое­му подобию того, чем она всегда была: чему-то, что слу­жило интересам различных привилегированных слоев.

Примерно в это время Эндрю Гэмбл и Тони Райт попросили меня написать главу для книги о «новой социал-демократии», которую они готовили для жур­нала The Political Quarterly и Фабианского общества. Так что я развил эти мрачные мысли в статье «Пара­бола политики рабочего класса» (Crouch С. The Pa­rabola of Working Class Politics // Gamble A., Wright T. (eds.). The New Social Democracy. Oxford: Blackwell, 1999. R69-83). Третья глава настоящей книги пред­ставляет собой расширенную версию этой статьи.

Как и многих других, в конце 1990-х меня также не устраивал характер нового политического клас­са, который сложился вокруг правительства новых лейбористов в Великобритании. На смену старым руководящим кругам в партии стали приходить пе­ресекающиеся сети всевозможных советников, кон­сультантов и лоббистов, представлявшие интересы корпораций, которые искали расположения со сто­роны правительства. Этот феномен ни в коей мере не ограничивался новыми лейбористами или Вели­кобританией, но проявился в них наиболее ярко, по­тому что старое руководство Лейбористской партии в начале 1980-х было дискредитировано настолько, что на него уже можно было не обращать внимания.

Многое из того, что известно мне об устройстве по­литической жизни и ее связях с остальным общест­вом, я узнал от Алессандро Пиццорно, и когда Донателла Делла Порта, Маргарет Греко и Арпад Саколцай попросили меня написать для юбилейного сборника, который они готовили для Сандро, я воспользовался этой возможностью, чтобы развить эти мысли более строго. Получившаяся в результате статья (Crouch С. Inrorno ai partiti е ai movimenti, militanti, iscritti, profes-sionisti e il mercato//Porta D.D., Greco M., Szakokzai A. (eds.). Identita, riconoscimentom scambio: Saggi in onore di Alessandro Pizzorno. Rome: Laterza, 2000. P. 135-150) с некоторыми изменениями включена в виде главы IV в настоящую книгу.

Эти две различные темы - вакуум слева в массовом политическом участии из-за упадка рабочего клас­са и рост политического класса, связанного с осталь­ным обществом по большей части только через дело­вые лобби, - явно были взаимосвязаны. Они также помогли объяснить то, что все большее число наблю­дателей стало считать тревожными признаками сла­бости западных демократий. Возможно, мы вступа­ли в эпоху постдемократии. Тогда я поинтересовался у Фабианского общества, не было бы им любопытно обсудить этот феномен. Я разработал понятие пост­демократии, прибавил обсуждение того, что казалось мне ключевым институтом, стоящим за этими пере­менами (глобальная компания), и некоторые идеи от­носительно того, как обеспокоенным гражданам сле­дует ответить на эти трудности (краткие версии глав I, II и VI). Все это вылилось в брошюру «Как совладать с постдемократией» {Crouch С. Coping with Post-De­mocracy. Fabian Ideas 598. London: The Fabian Socie­ty, 2000).

Показательно, что уже сейчас почти все крупные кор­порации имеют интернет-сайты, на которых детально описывается то, как они представляют себе свои соци­альные обязательства, и оценивается работа по их ис­полнению. Так как эта область остается закрытой для партийных конфликтов, она будет становиться все бо­лее важной в политике гражданского общества. По­скольку многие из этих групп имеют транснациональ­ный характер, эта сфера их деятельности может полу­чить преимущество еще и потому, что она не стеснена национальными рамками так, как партийная политика. Тем не менее эта политика будет неудовлетворитель­ной, поскольку она, сохраняя многие плохие привычки партий, будет лишена формального гражданского эга­литаризма выборной демократии. Группы активистов, так же как и партии, смогут привлекать к себе внима­ние, предъявляя завышенные требования к корпора­циям, равно как и, наоборот, смыкаться с ними в обмен на какие-либо ресурсы. Эта борьба будет в высшей сте­пени неравной. И это явно не тот режим, который же­лали получить как неолибералы, так и социал-демокра­ты, но это именно тот режим, который мы, скорее всего, получим, и именно он сможет в очередной раз прими­рить капитализм и демократическую политику.

Наши прогнозы относительно общественного раз­вития основаны на экстраполяции сегодняшних тенденций. Нельзя ли добиться лучших результатов и заглянуть еще дальше в будущее? Довольно ско­ро глобальная экономика станет нуждаться в тра­тах (а не только в рабочей силе) миллиардов жителей Азии и Африки. Это потребует серьезных размышле­ний о перераспределении покупательной способно­сти (а отнюдь не только о повышении цен на футбол­ки) и совершенно новом мировом режиме. Что может стать причиной возникновения такого нового клас­са, напоминающего в конечном счете международный пролетариат Маркса? Возможно, не его собственные идеи - куда скорее это будет радикальный ислам. Это, впрочем, станет реальной политикой не ранее чем че­рез 30 ближайших лет.

Приватизированное кейнсианство корпорации и демократия: БЕСЕДА АРТЕМА СМИРНОВА С КОЛИНОМ КРАУЧЕМ*

* Пушкин. 2009. № 3.

Чем, по-Вашему, было вызвано появление кейнсианства в его первоначальной версии?

Первоначальное кейнсианство возникло из опыта экономических депрессий и масштабной и продолжи­тельной безработицы, которыми характеризовались межвоенные годы в капиталистическом мире. Джон Мейнард Кейнс и некоторые шведские экономисты, мыслившие в схожем ключе и пришедшие к тем же вы­водам, считали, что эти депрессии были вызваны не­достаточным спросом и что рынок не в состоянии был справиться с проблемой своими силами. Если потен­циальным инвесторам казалось, что спрос был слабым, они просто отказывались инвестировать, что только усугубляло состояние экономики. Эти экономисты за­явили, что правительство не должно сидеть и молча смотреть на происходящее: нужно было взять инициа­тиву в свои руки и начать противодействовать кризи­су, увеличивая государственные расходы, когда спрос в частном секторе падал, и сокращая их, когда спрос возрастал и становился причиной инфляции. Во мно­гих странах правительства в межвоенные годы были слишком слабыми, чтобы проводить политику, кото­рую предлагал Кейнс. Но укрепление государства все­общего благосостояния в скандинавских странах с се­редины 1930-х создало возможности для роста государственных расходов. В Британии Вторая мировая война и резкий рост военных расходов развязали правитель­ству руки; после окончания войны правительство не от-кзалось от дефицитных расходов, которые теперь уже шли не на вооружение и содержание армии, а на созда­ние государства всеобщего благосостояния. В разных странах история развивалась по-разному, но на протя­жении первых тридцати послевоенных лет в капита­листическом мире существовал консенсус, что прави­тельства должны использовать государственные рас­ходы для защиты экономики от депрессии и инфляции.

Этот политический подход был тесно связан с ро­стом влияния рабочего класса в капиталистических странах. И на то были веские причины. Во-первых, ра­бочие больше всего страдали от экономической де­прессии и безработицы. Во-вторых, они были главны­ми получателями государственных расходов, а потому при введении новых программ расходов и налогов пра­вительство всегда могло опереться на их поддержку. В-третьих, хотя кейнсианство было стратегией защиты или даже спасения капиталистической экономики, оно предусматривало активную роль правительства. А по­литика правительства была гораздо ближе к той, что пользовалась поддержкой социал-демократических партий и профсоюзов, чем к той, которую одобряло большинство буржуазных партий, хотя последние до­вольно быстро приспособились к новым условиям.

Что же заставило правительства отказаться от такой, казалось бы, продуктивной политики?

Эта история хорошо известна: их заставил пой­ти на это внезапный скачок цен на нефть и другое сы­рье в 1970-х. Инфляция, которую вызвал этот рост цен, требовала резкого сокращения, а не роста госу­дарственных расходов. Использовать для этого управ­ление спросом было политически невозможно. Это был звездный час для критиков кейнсианства, верив­ших в превосходство свободных рынков без государ­ственного вмешательства. Люди с такими взглядами начали определять экономическую политику во мно­гих странах. Важно иметь в виду, что их приход к вла­сти стал возможен только благодаря тому, что тогда, в конце 1970-х - начале 1980-х, промышленные рабо­чие перестали составлять значительную часть населе­ния (а большинством они не были никогда). Произо­шло сокращение их численности, начали появляться новые виды занятости, и у тех, кто был с ними связан, уже не было четких политических предпочтений. То­гда-то кейнсианство и оказалось в глубочайшем кри­зисе: его методы не работали, а его политическая под­держка испарилась. Идея государственного управления совокупным спросом уступила место подходу, ставше­му известным как неолиберализм.

Внешне неолиберализм был довольно жесткой док­триной: единственным средством борьбы с рецесси­ей и высокой безработицей считалось снижение зара­ботной платы до тех пор, пока она не станет настолько низкой, что предприниматели начнут снова набирать работников, и цены станут настолько низкими, что люди начнут снова покупать товары и услуги. Здесь начинается самое интересное: не будем забывать, что современный капитализм зависит от расходов мас­сы наемных работников, которые платят за товары и услуги. Как можно поддерживать спрос у людей, ко­торые постоянно вынуждены жить в страхе лишить­ся работы и средств к существованию? И как вообще двум странам, наиболее последовательно проводив­шим неолиберальную политику, - Британии и США - удавалось поддерживать уверенность потребителей на протяжении целого десятилетия (1995-2005), когда неолиберализм достиг своего расцвета?

Ответ прост, хотя он долгое время не был очевиден: потребление наемных работников в этих странах не за­висело от положения на рынке труда. У них появилась возможность брать кредиты на невероятно выгодных условиях. Этому способствовало два обстоятельства.

Во-первых, большинство семей в этих и многих дру­гих западных странах брали кредиты на покупку жи­лья, а цены на недвижимость год от года росли, соз­давая у заемщиков и кредиторов уверенность, что эти кредиты надежны. Во-вторых, банки и другие финан­совые институты создали рынки так называемых про­изводных ценных бумаг или деривативов, на кото­рых продавались долги, а риски, связанные с кредита­ми, распределялись среди множества игроков. Вместе эти два процесса привели к тому, что стало возмож­но предоставлять все большие кредиты все менее со­стоятельным людям. Нечто подобное, хотя и в мень­шем масштабе, имело место с долгами по кредитным картам. В конце концов выросла огромная гора ни­чем не подкрепленных долгов. Банки утратили доверие друг к другу, и наступил финансовый крах.

Так что неолиберализм не был такой уж жесткой док­триной, какой казался. Если кейнсианство поддержи­вало массовый спрос за счет государственного долга, то неолиберализм попал в зависимость от гораздо бо­лее хрупкой вещи: частных долгов миллионов относи­тельно бедных граждан. Долги, необходимые для под­держки экономики, были приватизированы. Поэтому я и называю режим экономической политики, при ко­тором мы жили последние пятнадцать лет, не неолибе­рализмом, а приватизированным кейнсианством.

Будем реалистами: предложения радикальных ле­вых и правых не встретят поддержки избирателей, да и правительствам они неинтересны. Никто не со­бирается переходить к социализму, а поскольку для сохранения капитализма нужно иметь уверенных по­требителей, то режим приватизированного кейнсиан-ства сохранится, хотя и в преобразованном виде.

Распространенные страхи перед национализаци­ей банков и крупных компаний едва ли оправдаются, так как в этом не заинтересованы ни правительство, ни сами банки. Скорее всего, ими будут управлять не­многочисленные копрорации, признанные достаточ­но ответственными. Постепенно мы придем к более согласованной системе, основанной на добровольном регулировании и управляемой небольшим числом кор­пораций, поддерживающих тесные связи с правитель­ством.

общество политика постиндустриальный крауч

Политика в условиях постиндустриального общества переживает трансформацию связанную с трансформацией традиционных демократических институтов, кризисом идентичностей, отказом от многих положений классической демократии.

Понятие постдемократия используется Для анализа современности используется понятие постдемократии, для которой характерны следующие черты: существование видимости народа, существование народа как неопределенной единицы и наличие места видимости народа в месте ведения спора. При постдемократии существует консенсусная система, состоящая из режима мнения и режима права, при этом народ есть сумма его частей (индивидов, предпринимателей, социальных групп и т.д.), и политика исчезает. Конец политики есть последний этап метаполитики и конец политической философии. Конец политики и возвращение политики в скрытой форме обозначают одно и то же - упразднение политики через консенсус.

Понятие постдемократия не новое, оно было введено Рицзи и Шааль обозначения пост-демократию как «в этом смысле [как] фиктивная демократия в институциональной форме полноправной демократии».

Хотелось бы отметить работу К. Крауча «Постдемократия» - именно так британский профессор социологии и определяет сложившуюся сегодня модель демократии. К. Крауч также говорит о трех этапах в развитии демократии и о своеобразном возврате современной демократии к демократии «представительной» или опосредованной. Концепция «постдемократии» К. Крауча так же направлена на объяснение причин «болезни» демократии и демонстрацию того, к чему может привести дальнейшее развитие симптомов этой «болезни».

Под идеально-типичные пост-демократической политической системы он понимает «сообщество, находятся в то время как проводится в преддверии выборов, выборов, которые даже вызывают, что правительства должны брать отпуск, в котором, однако, конкурирующих команд профессиональных пиарщиков, общественное обсуждение во время избирательные кампании управлять настолько сильным, что она вырождается в простой спектакль, в котором только обсуждался ряд вопросов, которые ранее выбранных экспертов. Большинство граждан играет пассивную, тихую, и даже апатичным роль, они только реагировать на сигналы вы даете им. В тени этой политической постановки реальная политика делается за закрытыми дверями: От избранных правительств и элит, которые представляют в первую очередь интересы экономики »

Сам Крауч определяет постдемократию как состояние апатии, усталости и разочарования, охватившее приверженцев демократии и народные массы, ситуацию, когда заинтересованное сильное меньшинство активно вливается в политику, берет ее в свои руки, когда элиты манипулируют народными требованиями в своих интересах. Но постдемократия не означает смерть демократии или ее отрицания, это скорее эволюционные изменения, когда проявляются новые факторы, раздвигающие прежние границы понятия, выходящие за них. Политика неолиберализма пишет Крауч до: «Чем больше государство изымает из заботы о жизни простых людей и признает, что это раковина в политической апатии, тем легче бизнес-ассоциации могут это - более или менее незамеченным - сделать это магазином самообслуживания. Неспособность признать это фундаментальная наивность неолиберальной мышления ».

Крауч посвящает параграф данной проблема «демократический момент». Он указывает, что общество находится в состоянии наиболее близком к максимуму демократии в первые годы ее завоевания или кризиса режимов: «когда восторженное отношение к демократии было широко распространено, когда множество различных групп и организаций простых людей сообща стремились выработать политическую программу, отвечающую тому, что их волновало, когда влиятельные группы, которые доминировали в недемократических обществах, находились в уязвимом положении и вынуждены были обороняться, и когда политическая система еще не вполне разобралась с тем, как управлять и манипулировать новыми требованиями».

Рассматривая тенденции развития современной политической жизни Колин Крауч, вводит новое понятие для обозначения политической системы, сложившийся в современном западном мире. В качестве обозначения данной системы приводится понятие «Постдемократии». «Под постдемократией понималась система, в которой политики все сильнее замыкались в своем собственном мире, поддерживая связь с обществом при помощи манипулятивных техник, основанных на рекламе и маркетинговых исследованиях, в то время как все формы, характерные для здоровых демократий, казалось, оставались на своем месте» - утверждает Крауч.

Идея «пост-» регулярно всплывает в современных дискуссиях: мы любим рассуждать о постиндустриализме, постмодерне, постлиберализме, постиронии. Однако она может означать нечто весьма конкретное. Здесь самое существенное - упомянутая выше мысль об исторической параболе, по которой движется феномен, снабженный префиксом «пост-». В представлении Крауча «пост-» имеет стадиальную характеристику. Предлагается заменить термин демократия, на термин индустриальное, в качестве иллюстрации.

«Временной период 1 - это эпоха «пред-х», обладающая определенными характеристиками, которые обусловлены отсутствием х. Временной период 2 - эпоха расцвета х, когда многое им затрагивается и приобретает иной вид по сравнению с первым периодом. Временной период 3 - эпоха «пост-х»: появляются новые факторы, снижая значение х и в некотором смысле выходя за его пределы; соответственно, некоторые явления становятся иными, нежели в периоды 1 и 2. Но влияние х продолжает сказываться; его проявления по-прежнему хорошо заметны, хотя кое-что возвращается в то состояние, каким оно было в период 1». Но это не прямое возвращение к началу ХХ века. Сегодня мы находимся в иной точке исторического времени. «Скорее, демократия описала параболу» и мы выходим на другую ее ветвь. В современном мире рабочий класс численно сокращается, массы отходят на второй план, а «энергия и жизненная сила политики» возвращается к немногочисленной элите.

«Я никоим образом не имел в виду крах демократии. Приставку «пост-» я использовал в том же смысле, в каком ее используют в терминах «постиндустриальный» или «постмодернистский», то есть это нечто, что происходит после периода, обозначенного второй частью слова, что использует его ресурсы, но не обновляет его, а вместо этого переводит его в некое новое состояние» - отмечает К. Крауч в своем интервью для «Русского журнала».

«Я не утверждал, что мы, жители сложившихся демократий и богатых постиндустриальных экономик Западной Европы и США, уже вступили в состояние постдемократии. Наши политические системы все еще способны порождать массовые движения, которые, опровергая красивые планы партийных стратегов и медиаконсультантов, тормошат политический класс и привлекают его внимание к своим проблемам. Феминистское и экологическое движение служат главными свидетельствами наличия такой способности. Я пытался предупредить, что, если не появится других групп, способных вдохнуть в систему новую жизнь и породить автономную массовую политику, мы придем к постдемократии».

Следуя логике К. Крауча, можно выделить еще одну причину наступления современной демократии. Это снижение политического значения трудящихся в связи с изменениями в структуре занятости. А ведь именно рабочие были главной движущей силой в политических процессах ХХ века. Изменения в классовой структуре постиндустриального общества, породили множество профессиональных групп, которые, в отличие от промышленных рабочих, крестьян, государственных служащих и мелких предпринимателей, так и не создали собственных автономных организаций для выражения своих политических интересов. Индивидуализация труда «белых воротничков» не способствует кооперации и отстаиванию своих политических интересов.

Повышение производительности труда и технологическое усовершенствование производства повлияли на снижение числа рабочих и, как следствие, политическую маргинализацию пролетариата. Рабочий класс потерял ту силу, которая позволяла ему воздействовать на власть. Другие же классы так и не смогли обрести единство и создать собственных организаций для выражения своих политических интересов. Они пассивны, с безразличием относятся к общественной жизни и легко поддаются манипуляции.

В своей работе «Демократия и сложности», Дзоло солидаризируется с мнением Крауча: концентрация власти и богатства в многонациональных корпорациях, как следствие их способность оказывать политическое влияние, не прибегая к участию в демократических процессах, хотя они и имеют огромные ресурсы для того, чтобы в случае необходимости попытаться манипулировать общественным мнением.

Могут сказать, что демократия переживает сегодня один из своих самых блестящих периодов. Речь идет не только о распространении выборных правительств во всем мире, но и о том, что в так называемых развитых странах политики все реже пользуются почтением и некритическим уважением публики и СМИ, чем прежде. Правительство и его секреты все чаще обнажаются перед демократическим взором. Постоянно раздаются призывы к все более открытому правительству и к конституционным реформам, которые должны сделать правительства более ответственными перед народом. Конечно, мы живем сегодня в более демократическую эпоху, чем во время «демократического момента» третьей четверти XX столетия. Политики тогда незаслуженно пользовались доверием и уважением наивных и почтительных избирателей. То, что, с одной стороны, кажется манипулированием общественным мнением сегодняшними политиками, с другой стороны, можно считать заботой политиков о взглядах чутких и сложных избирателей, что заставляет этих политиков тратить немалые средства на выяснение того, что же думают избиратели, а затем возбужденно на это реагировать. Конечно, политики сегодня озабочены формированием политической повестки больше, чем их предшественники, предпочитая опираться на маркетинговые исследования и опросы общественного мнения.

В работе Крауча, данный вопрос поднимается в обсуждении негативного и позитивного гражданского активизма. «По первому представлению имеется позитивное гражданство, когда группы и организации сообща создают коллективные идентичности, осознают интересы этих идентичностей и самостоятельно формулируют требования, основанные на них, которые они предъявляют политической системе. По второму - негативный активизм обвинений и недовольства, когда главной целью политики оказывается призыв политиков к ответу, когда их голову кладут на эшафот, а их публичный образ и частное поведение подвергаются тщательному изучению». Крауч соотносит виды активности с позитивными и негативными правами. К позитивным правам он относит возможность участия граждан в жизни своего политического сообщества: право голоса, создания и членства в организациях, получения достоверной информации. К негативным правам - это права, которые защищают индивида от других, особенно от государства: права на защиту в суде, права на собственность.

Демократия нуждается в обоих этих подходах к гражданству, но в настоящее время все большую роль играет негативная составляющая. Это вызывает особое беспокойство автора, потому что именно позитивное гражданство отвечает за созидательность демократии. С пассивным подходом к демократии негативную модель, при всей ее агрессии против правящего класса, объединяет идея, что политика, по сути, является делом элит, которых недовольные наблюдатели обвиняют и стыдят, обнаруживая, что те допустили какую-то провинность. Таким образом, в сознании граждан формируется представление о политике как уделе «немногих». Виня в негативной ситуации официальное должностное лицо, гражданин а приори отдает ему право на политическое влияние.

Наконец, могут задать вопрос о силе движения к «открытому правительству», прозрачности и открытости для расследований и критики, что можно было бы считать важным политическим достижением неолиберализма за последнюю четверть XX столетия, если бы эти шаги не сопровождались мерами по усилению государственной безопасности и секретности.

Крауч утверждает что «век партий» в традиционном их виде закончен. К. Крауч отмечает, что политика персонализируется и обращает внимание на трансформацию партий. Партии в современном мире больше похожи на группы элиты и профессионалов, которые отдаляются от населения и попадают в зависимость от больших корпораций. К. Крауч отмечает, что корпорации играют сегодня ключевую роль на политической арене и определяют ход политических процессов.

В условиях постдемократии партии, снова становятся самовоспроизводящимися элитарными группами, как это было в додемократическое время, но с поправкой на развитие демократии и коммуникации, так как современные партии все-таки не могут жить без поддержки электората. Но изменяется характер взаимоотношений партийной верхушки и потенциальных избирателей за счет привлечения к работе с электоратом профессионалов - «агитаторов», действующих отстраненно через СМИ и медиа, вместо активистов-любителей, которые действовали напрямую и были более заинтересованы в результатах своей работы.

По мнению К. Крауча, новые движения станут важным источником энергии масс, что так необходимо сегодняшней демократии. Среди других советов по сохранению демократии К. Крауч называет необходимость поддержки партий, которые остаются важными игроками на политической арене и необходимость непосредственного контакта с корпорациями и контроль за их действиями.

Политики и политические партии действуют через средства массмедиа для привлечения электората, причем они стараются работать на обеспечение хотя бы минимальной поддержки, а не на повышение заинтересованности граждан в политике и реализации своих политических прав.

Кроме того, находясь под сильнейшим влиянием властей, СМИ с легкостью формирует удобную для себя повестку дня, фильтруя и дозируя исходящую политически значимую информацию, навязывая общественному вниманию те или иные темы, направляя непосвященных во все политические хитросплетения потребителей «по ложному следу», создавая некий отвлеченный предмет для обсуждения. Тем самым либо уходя от ответа на насущные и действительно важные и сложные вопросы, либо скрывая за этим более радикальные действия, публичное обсуждение которых было бы не желательным для них.

Крауч выделяет следующие симптомы наступающей постдемократии: 1) усиление роли крупных корпораций и бизнеса, которые обладают огромными ресурсами и финансами, с помощью которых могут не только заниматься лоббированием своих интересов, но сосредоточить политическую власть в своих руках, поставить политиков в зависимость от своих ресурсов; 2) популизм и персонализация власти, когда личность политика становится важнее обсуждения проблем и конфликтов (здесь очень показательны примеры С. Берлускони, А. Шварценеггера), что связано с изменением характера политической коммуникации, манипуляцией политическими требованиями и т.д.; 3) коммерциализация политической сферы и стремление внедрить рыночные отношения в социальную (здравоохранение, образование и др.), теперь многое из того, что раньше делало государство, взяли на себя компании, государство перестает отвечать за реализацию политики; 4) сильнейшая апатия масс, которые становятся все более аполитичными, которых устраивает спектакль вместо выборов и которые не стремятся к реализации своего права на участие в политической жизни страны; 5) усиление роли СМИ в формирование политической повестке дня, превращение их в «шоу», ориентированное на усвоение «готовой» политической информации без ее критической переработки.

Помимо распространения практики насаждения определенной точки зрения и формирования повестки дня, развитие информационных и коммуникационных технологий приводит к профессионализации политической сферы и сферы коммуникации, повышению роли образования, причем специфического образования. А это означает все растущий разрыв между некомпетентными массами и «специально обученными» специалистами, которые не спешат делиться своими знаниями с большинством, да и самому большинству это не нужно. Получается, что большая часть граждан совершенно не стремится вникать в процессы, которые происходят в их стране, «плывет по течению», принимая спускаемые сверху решения как данность, что и приводит к большой доле маргинализации и политической апатии, о которых уже говорилось выше. Таким образом, гражданин превращается в потребителя информационных услуг, предоставляемых государством, и в какой-то мере становится марионеткой, которую буквально за руку ведут на избирательный участок ставить галочку за того, кого уже выбрала сама власть или те, от кого власть зависит.

Данные перспективы выглядят крайне опасными с точки зрения влияния на традиционные представления о демократии. Несмотря на то, что на первый взгляд кажется, что развитие СМИ, Интернета, медиа, должно способствовать укреплению одной из основополагающих демократических свобод - свободы слова, высказывания личного мнения. Свобода слова в таких условиях существует лишь до тех пор, пока и в той мере, в которой это выгодно олигархическим и бюрократическим структурам. Их власть строиться на манипулировании информационными потоками, которое становится едва ли не основным инструментом реализации их политической воли, которая, как правило, не носит демократический характер. Как следствие, эффективным средством достижения и процветания демократии может стать возвращение первоначального смыслового наполнения понятию «свобода слова» в форме свободных СМИ, независимости информационной сферы от посягательств транснациональных корпораций и государственных политических элит.

Таким образом, развитие демократии, согласно Краучу, движется по параболе - если в середине XX века был пик демократического развития, то сейчас оно сдвигается вниз по ветке параболы, в какой-то мере возвращаясь к прежней додемократической структуре, видоизмененной в силу времени.

Отправить свою хорошую работу в базу знаний просто. Используйте форму, расположенную ниже

хорошую работу на сайт">

Студенты, аспиранты, молодые ученые, использующие базу знаний в своей учебе и работе, будут вам очень благодарны.

Подобные документы

Представления о гражданском обществе в западной политической мысли. Необходимое условие функционирования гражданского общества, его сущность и предпосылки становления. Пути формирования гражданского общества на Западе и в России, легитимация его идей.

курсовая работа , добавлен 17.08.2015


Причины возникновения гражданского общества. Условия существования гражданского общества. Структура гражданского общества. Особенности основных направлений развития гражданского общества. Проблемы и пути развития общества.

реферат , добавлен 12.06.2007


Тенденции политического развития. Методологические подходы к изучению истории политических теорий. Возникновение и развитие политических идей в России. Проблемы национальной политики. Пути повышения политической активности граждан российского общества.

контрольная работа , добавлен 16.11.2008


Элвин Тоффлер - американский социолог, философ и публицист-футуролог. Концепция постиндустриального общества. "Метаморфозы власти". Картина организационной агонии. Поиск новых способов организации. Борьба между политиками и бюрократами.

эссе , добавлен 16.12.2006


Понятие субъектов политики, их потребности и интересы, элементы социально-классовой структуры общества. Социальная структура современного российского общества и ее отражение в политике. Особенности современного либерализма как политической идеологии.

контрольная работа , добавлен 25.07.2010


реферат , добавлен 02.11.2005


Правовой характер гражданского общества, его соответствие высшим требованиям справедливости и свободы. Основы гражданского общества в экономической, политической и духовной сфере. Главная цель функционирования современного гражданского общества.

презентация , добавлен 16.10.2012


Политика, её сущность и функции. Характеристика политики через различные общественные явления: экономику, право, мораль, культуру. Ее роль в функционировании и развитии общества. Развитие политологии в тесной взаимосвязи с рядом других общественных наук.

контрольная работа , добавлен 15.03.2011

Постдемократия как предостережение и реальность

Рассуждая о постдемократии, хочется перефразировать мудрый советский анекдот таким образом: тоталитаризма не будет, но будет такая борьба за демократию, что от нее не останется камня на камне. Сохраняя все внешние признаки, демократия утратит то содержание, о котором обычно пишут в учебниках, и которое в достаточно короткий период можно было найти в реальной жизни западного общества (50-70-е годы XX века). Уже привычная приставка «пост»- свидетельствует о неустойчивом, промежуточном, переходном состоянии современного общества. Мы уже покинули привычные координаты, но еще не обрели новых форм существования. Многие авторы пишут о трансформации демократии в последние десятилетия. По мнению Хардта и Негри, «нынешний кризис демократии связан не только с коррупцией и неэффекивностью (…) Отчасти это вызвано тем, что по-прежнему не ясно, что же вообще означает демократия в мире, подвергнутом глобализации» . С одной стороны, мы имели дело в 90-е годы с триумфальным шествием демократии по всему миру. Казалось, что и от нас зависит то, в какой стране и в каком мире мы будем жить в ближайшем будущем. Постепенно иллюзия начала рассеиваться. Демократический порыв 90-х гг., «конец истории», объявленный Ф. Фукуямой, оказался хорошо срежессированным спектаклем.

Массам там была отведена заметная роль, но развитие событий, в основном, зависело от сценаристов и от главных действующих лиц, входящих в политическую и экономическую элиту. Об этом, в частности, убедительно написано в книге Н. Кляйн «Доктрина шока», где отдельная глава посвящена реформам в России. За пределами Запада устанавливается демократия, копирующая лишь внешние формы западных политических систем, не затрагивающая ключевые механизмы управления общественным процессом. Появились и специфические термины, например, «управляемая демократия». Либеральный оптимизм 90-х годов сменяется разочарованием и достаточно пессимистичными прогнозами на будущее. В настоящее время трансформация демократии описывается очень разными эпитетами: постмодерная демократия, сетевая демократия, информационная демократия, медиа-демократия, имитационная демократия, манипулятивная демократия или даже тоталитарная демократия. Здесь можно вспомнить и отечественные термин «суверенная» демократия. Постдемократия — термин обобщающий. Также его можно считать скорее полемическим, чем содержательным. В 2000-е этот термин употреблялся всё чаще, но нередко без особой смысловой нагрузки.

Такая система предоставляет право нам самостоятельно решать, «какой формы невыбора нам свободно и рационально придерживаться. Обществу, власти, социальным институциям совершенно безразлично, какой образ жизни ведут индивидуализированные субъекты, чем они занимаются и какие цели преследуют. От принятого субъектом решения абсолютно ничего не зависит (…)» Возникает иллюзия свободы и демократии: «контролируемая вседозволенность и ни к чему не обязывающий плюрализм»5 . Постдемократия выработала свои собственные механизма избегания и нейтрализации острых общественно-политических дискуссий. СМИ формируют общую «повестку дня» (agenda). Определённые темы «вбрасываются» в общественное мнение и здесь уже не так важно «за» или «против» высказываются участники, достаточно того, что эта тема попала в общественное сознание, перестала быть чем-то непривычным и даже шокирующим. Политкорректность, господствующая в западном мире позволяет избежать неприятных поворотов в дискуссиях, отсекать те мнения, которые кажутся слишком радикальными, это и есть тот самый ни к чему не обязывающий плюрализм, о котором было сказано выше6 . По словам российского социолога Л. Ионина политкорректность выполняет две основные функции: «она служит обоснованию внутренней и внешней политики (…) западных государств и союзов, а с другой стороны – подавлению инакомыслия и обеспечению идейного и ценностного консенсуса. (…) политкорректность служит легитимации внутренней и прежде всего внешней политики»7 . Ко всему этому арсеналу средств следует ещё добавить «шоковую терапию» – любимое средство неолиберальных экономистов. Она дезориентирует население, вызывает иррациональную реакцию, парализует волю к борьбе. Наоми Кляйн в своей знаменитой книге «Доктрина шока» называет такую модель «капитализмом катастроф». Здесь используются как природные, так и рукотворные катастрофы для реализации экономических моделей, служащих интересам крупнейших корпораций. Колин Крауч констатирует, что в отношении современных социальных процессов пока нет никакой ясности, но можно выявить определенные тенденции развития общества. По его словам, новая политическая форма, сохраняя отдельные черты классической демократии, изменяет содержание политического процесса.

В условиях постдемократии формируется единое политическое пространство, не ограниченное рамками национальных государств. Здесь указывается на возрастающее влияние корпораций, усиливающих свою экономическую мощь и приобретающих политическое влияние, а также на распад классовой структуры эпохи модерна. Различные профессиональные группы оказываются изолированными и неспособными к самоорганизации. По словам английского социолога, сейчас за «спектаклем электоральной игры разворачивается непубличная реальная политика», а предвыборные дебаты и сами выборы превращаются в «тщательно срежиссированное представление». Ещё одно проявление постдемократии состоит в том, что происходит сильное сужение круга лиц, принимающих решения, серьезные обсуждения общественных проблем и поиск компромиссных решений заменяется рекламными слоганами, за которыми часто скрывается прямо противоположный смысл. Можно заметить, что неолиберальные политические и экономические решения часто оформляются вполне социалистическим лозунгами. Разрушение общественных институтов часто преподносится как верность традициям. Политические программы вообще теряют значение, как это было на последних президентских выборах в России. Они превращаются в набор противоречащих друг другу тезисов. Либеральные экономисты часто связывали будущее с ограниченным правительством в неограниченной экономике и «сводили демократическую составляющую к проведению выборов». Однако, как замечает автор, чем больше государство уходит из обеспечения жизни простых людей, порождая у них апатичное отношение к политике, тем легче корпорациям использовать государство в своих целях. Можно заметить в скобках, что обычно это выражается в известной формуле: приватизация прибыли и национализация убытков. При этом Крауч надеется, что в странах с сильными демократическими традициями основные права и свободы сохранятся и в новых условиях. В большей опасности находятся страны с несформировавшейся демократии, здесь ростки демократии могут полностью исчезнуть. Еще одним существенным явлением является стирание границ между государством и рынком.

Интересы государства и корпораций теперь очень часто неразрывно взаимосвязаны. Наоми Кляйн описывает это, приводя множество фактов, на примере восстановительных работ в Новом Орлеане и после войны в Ираке. Здесь многие функции государства были переданы частным компаниям. На этих подрядах окологосударственный бизнес заработал колоссальные деньги. Данные примеры нам хорошо знакомы и по российской действительности. По словам Крауча, процесс развития рыночной является необратимым. Местами его критика «корпоратократии» (термин историка А. Фурсова) напоминает скрытую рекламу. В частности, в ряде интервью он заявлял, что «корпорациям нет альтернативы». Приведу его слова из интервью «Русскому журналу»: «Ни экономика малого бизнеса, ни экономика, контролируемая государством, не способны дать нам то процветание, которого мы все жаждем»9 . Заметим, очень сомнительное утверждение, что мы все «жаждем» одинакового процветания. Создаётся ощущение, что данный процесс не имеет какой-либо альтернативы. Выход, который видит Крауч, — это общественные инициативы по контролю за корпорациями. Они должны, по его мнению, стать «социально ответственными», то есть выполнять ряд функций национального государства. Корпорации способны ослабить традиционные демократические институты. Они окажутся декоративными, не играющими существенной роли в развитии общества. Официальную политику же в этой системе полностью контролируют политические и деловые элиты. Взаимосвязь между обществом и политическими элитами ослабевает. Политические лидеры изолируются от общества, охраняемые современными электронными системами безопасности. Энергия масс, в свою очередь, может найти другой выход. Крауч видит решение проблемы в выходе политики за национальные границы.

О том же самом, кстати говоря, в последнее время писал и Ульрих Бек, призывая создать глобальное гражданское общество, способное влиять на деятельность крупнейших ТНК, например, отказываясь покупать продукцию данных компаний. Определенные возможности даёт и интернет, способный формировать общественное мнение. Крауч характеризует нынешнюю ситуацию как неустойчивое равновесие, открывающее возможности для новых форм демократии. Во второй известной книге «Странная не-смерть неолиберализма» он пишет о достаточно необычном феномене. Экономический кризис, который переживает в настоящее время глобальная экономика, во многом обусловлен тотальной победой неолиберальных подходов в экономике, всевластием финансовых рынков и устранением государства. Казалось бы, кризис должен привести к смене экономического курса, как это было в 30-е годы. Но, по словам Крауча, неолиберализм в последние годы только укрепился и приобрел политическую власть, которой ранее не обладал. Это выражается в возросшей роли корпораций, в особенности финансовых. Противопоставление рынка и государства он считает устаревшим, поскольку отношения между политикой и экономикой стали гораздо более сложными. Рынок, как и демократия тоже подвергся воздействию глобальных корпораций. Речь даже не идет о трехстороннем столкновении государства, рынка и корпораций, а о «удобном приспособлении».

Представители неолиберализма (чикагской экономической школы) содействуют «могущественному объединению частной экономической власти и власти государства». Государство применяется для защиты интересов этих компаний11 . В отдельной главе «приватизированное кейнсианство» он пишет о том, как постепенно соединялась социальная деятельность государства с интересами крупных компаний. Парадокс нынешней системы состоит в том, что «коллективное благосостояние можно обеспечить, только позволив небольшому числу индивидов слишком богатыми и политически могущественными». Логика этой системы достаточно абсурдна, это настоящая ловушка для общества. Правительства вынуждены сокращать важнейшие социальные расходы ради того, чтобы успокоить финансовые рынки, встревоженные объемом государственного долг, хотя дельцы на этих рынках – это те самые люди, которые нажились на спасении банков и начали выплачивать себе огромные бонусы» .

В ряде своих интервью английский социолог выражал удивление, почему его книги переводят и изучают в странах, где демократии либо вообще не было, либо её ростки очень слабы, имея в виду и Россию. Ответ очевиден, нам интересно, что думают «они» сами о своих политических системах. Книги Крауча важны не столько оригинальностью идей, сколько совпадением ряда положений современной академической мысли с тем, что пишут и более радикальные европейские аналитики и многие российские авторы, наблюдая развитее современной политической системы под несколько иным углом зрения. По сути постдемократия – уже не предостережение, она стала реальностью не только для нас, но и для западного мира. Следует согласиться с английским аналитиком, она представляет собой весьма неустойчивое состояние, оно открывает возможности и для нового тоталитаризма, и для реализации демократического потенциала совершенно новым путём, для создания самых неожиданных коалиций и поиска новых средств влияния на политические элиты. Вряд ли можно надеяться на появление «ответственных корпораций» по Краучу, поскольку их деятельность транснациональна, непрозрачна и подчинена неумолимой бизнес-логике. Скорее национальное государство, вроде бы уже списанное со счетов западными учёными, при поддержке общества может ещё сказать своё веское слово…

Логинов А.В. кандидат философских наук, Российский государственный гуманитарный университет, г. Москва, Российская Федерация